Закинув рюкзак на плечи, почувствовал, как он плотно прилег к спине. В рюкзаке было самое необходимое, включая лоток для промывки шлихов. Немного потоптавшись на месте, проверяя - ладно ли все, двинулся в путь. Мне надо было пройти маршрутом километров 10 от береговой базы до ручья с ночевкой, чтобы взять шлиховые пробы. Сама база стояла на выступающем, скалистом крутом мысу, который венчался, как короной, маяком и пляж у подножья, вдоль кромки воды был усыпан мелкими валунами и гравийно-галечником, как булыжной мостовой, обманчивой с виду своей твердью, но оказавшейся рыхлой, скользкой и проваливающейся под болотниками и приходилось идти по этой вязкой, шуршащей каменой зыби.

Охотское море почти никогда не бывает спокойным. 2-3 балла - там это рабочая погода. А тут море выглядело как разлитое масло - полный штиль и тишина, кроме ритмичного шуршания от моих шагов по этим скользким окатышам . Все выглядело какой то нереальной картиной - серая гладь моря совсем близко сливалась с серым небом, укрытым серыми ватными облаками, которые совсем нависли над морем, образуя шарообразную сферу-шар, наполненную какой-то вязкой тишиной и казалось, шагни внутрь этой сферы и пойдешь сначала по глади моря и шаг за шагом незаметно по наклонной начнешь ступать по ватным облакам. Лишь ленивый заплеск волны у самой кромки да ритм шагов по шуршащему гравийно-галечнику выводил из этого оцепенения. Так я и шел внутри этого шара, который перемещался-перекатывался вместе со мной и границы которой были в сотне метров от меня. Постепенно гравийно-галечник сменился плотными песками и я зашагал уже бодрее вдоль самой кромки моря.

И как-то не сразу заметил, что границы серого шара стали удаляться и размываться пока шар совсем не растворился в сером воздухе и открылся дальний горизонт, очерченный пологим песчаным мысом. Стало как-то даже легче дышать от открывшегося простора. Я завороженно все смотрел и смотрел на нереальную гладь поверхности моря из разлитого или расплавленного стекла, будто стараясь запечатлеть, спрятать, укрыть все это в глубины своей памяти. И не сразу, как-то неожиданно, вдали, на горизонте, увидел серовато-голубоватую струйку дыма, дугой поднимавшегося в сторону моря и уходившего в небо. "Вот это да - люди!" ошарашенно пришла мысль. За все время работы я ни разу не видел здесь посторонних. Это было так неожиданно для этих мест, т.к. до ближайшего поселка было километров 60 и просто праздных здесь не было. Рыбакам незачем было так далеко уходить от жилья. Я подумал о старателях - они где-то в этих местах намывали золото. Может они, может нет. Но встреча в безлюдных местах все-таки было событием. До костра было километра три.

И я в предвкушении предстоящей встречи я стал представлять, как подойду к ним, поздороваюсь, как они поздороваются, как сяду у костра , они подадут кружку с чаем , потом спросят, кто я такой и я со скромной гордостью скажу, что я морской геолог, что ищем золото, и они удивятся, станут расспрашивать - что да как, и я буду отвечать, ну и ,конечно, я спрошу откуда и как они оказались здесь, и ,наговорившись, я довольный и они довольные беседой, пойду дальше, говоря про себя "какие интересные мужики и как мы здорово поговорили", и они , наверное будут что-то говорить обо мне. Вот так я шел, приближаясь к костру, в радостном предвкушении предстоящего общения.

И по мере приближения, я увидел, что у костра сидел только один человек и сидел он неподвижно, смотря в сторону моря, опершись на колени. Но, чем ближе я подходил к костру, тем внутри меня нарастала какая-то настороженность, переходящее в беспокойство… Он не оборачивался в мою сторону. Он не мог не видеть меня - и не оборачивался. И все так-же неподвижно смотрел в море. Обескураженный и сбитый столку, я наконец подошел к костру, потоптался, сбросил рюкзак и сел в нескольких метрах от него. Рядом с незнакомцем горел костер, у костра стоял котелок с чашкой. И стояла такая же тишина, и так же сонно и лениво плескалась слабая волна в нескольких метрах от нас. Окончательно сбитый с толку, я просто уперся взглядом к себе под ноги и молчал, не представляя что дальше делать. Молчал и он.

И через какое-то время как-то вдруг и неожиданно он сказал, кивнув в сторону котелка: "Там уха". Тут я встал, подошел к котелку, взял его чашку и ложку, наложил ухи, подошел к своему рюкзаку, сел на него и стал есть. И, по мере того, как я ел, внутрь меня вошла такая же тишина, что окружала нас. И ушла тревога. Не спеша я поел, это была уха из калуги, опять встал…, помыл чашку и ложку…, положил рядом с котелком и снова сел на свой рюкзак. Так мы и сидели вдвоем. И я, как и он так же вглядывался за горизонт, на струйку дыма, уходящего в небо и растворявшегося там в его бескрайности, и заполнялся разлитой вокруг тишиной и покоем внутри тела. И не надо было слов. Никаких. Они были лишними и только бы мешали ощущению теплоты, что заполнило меня в тот миг, исходившего не от костра, а от близости Другого.

И я вспоминал свои картинки, которые вырисовывал идя к костру, какими они были убогими и лишними что ли, в желании понравиться кому-то….Я не знаю, сколько времени прошло, как-то неожиданно почувствовал холод на спине от энцефалитки, слегка промокшей от пота под рюкзаком. И пришло осознание наполненности души от встречи кокой-то невероятной спокойной силой и уверенностью, наполнившей ее до краев. И завершенностью. Я не спеша встал…, не спеша привычно закинул на спину свой абалак…, попрыгал по привычке на месте и сказал "Ну, я пошел.". Он, не глядя, сказал: "Ну, давай!" и я двинулся дальше. Не оглядываясь назад. И я знал, что и он не повернется в мою сторону. За все время я так и не увидел его взгляда и не услышал от него ничего, кроме "Там уха и ну, давай!".