Обновление: Май 2025 г.
Моему Сыну
"POU STO"
Моя "ТОЧКА ОПОРЫ"
Эссе
Все, что не проросло и не выросло из меня - не мое.
Иди туда, неведомо куда, познай то, неведомо что.
Человек не акт, а факт и в реальности, живым, пребывает только человек возможный. Еще не ставший, а только рождающийся и неведомый еще самому себе. (Экзистенциальный взгляд на человека).
То, что безпричинно болит, по определению и есть душа. Мераб Мамардашвили.
Когда-то, давным-давно, я жил в раю. Правда, тогда, когда, в нем жил - я об этом не знал. Я узнал об этом только тогда, когда потерял его. И когда я встречаюсь с теми, кто жил там вместе со мной, моими сверстниками, они говорят: "Миш - будто это было в другой жизни и на другой планете". Я соглашаюсь с ними…
Туда не дойти… Хотя место известно и там даже можно пройтись - по той земле, по которой когда-то бегали мои босые ноги…
Местом моего рая была лесная деревня, заботливо окруженная со всех сторон соснами, березами, елями. Я мог зайти в любой дом и меня могли накормить - это было так же естественно, как попросить попить воды. Женщины резали хлеб, приставив круглый каравай к груди, и подавали каждому по куску. И когда несли чашки, полные доверху супом, их большие пальцы почему-то всегда были в бульоне. Многие наши отцы воевали - и хотя война была рядом, о ней почему-то редко вспоминали и никогда не хвастались. Как не хвастались, что накосили сено - когда приходила пора сенокоса, просто косили сено, приходя всегда усталыми, сделав свое дело. Отец говорил: "Хлеб есть на столе? Есть. Войны нет? Нет. Это и есть счастье, а все остальное - от лукавого". Я тогда не понимал его слов. Там моими наставниками, теми, к кому я прислушивался, иногда не понимая сути сказанного, но впитывая, как это говорилось, были не только взрослые, но и неприметные с виду события, благодаря которым во мне открывалось не сколько миропонимание, а скорее мироощущение, которое в дальнейшем вело меня по невидимой и неведомой мне тропе и которое оказалось моей Судьбой.
Дядя Саша, который, когда разговаривал, как-то всегда улыбался с удивлением и мог говорить часами - не спеша о простых вещах - как растет трава или о чем и почему стрекочут кузнечики, все эти вещи казавшиеся мне само собой разумеющимися. И в такие моменты я казался себе даже более взрослым, чем он сам. У него был приплюснутый нос, и говор был всегда чуть гундосый. Он мог прийти к нам домой, поговорить, а потом сходить на речку за огородом, снять свою майку, завязать один край узлом и черпанув из омутка стаю пескарей, прийти и приготовить свою уху. Его мама, неграмотная, не говорившая по-русски, всегда была наполнена каким-то удивительным светом, перед которым я растворялся и терялся, ощущая только этот свет, и этот невидимый свет для меня был более реальным, чем ее простенький сарафан, платок на голове или ее улыбка и мягкий говор. До сих пор ее теплая, светлая улыбка согревает мою душу… Больше я не встречал в жизни таких светящихся людей. А может просто разучился видеть этот свет. Или жилистый балагур и весельчак, сосед Карзак Васи - у него было 4 или 5 девочек, а жена была на голову выше его - худая и вечно ворчавшая на него. Он все сносил, пока не напивался - тогда начинал гонять свою жену и детей так, что они прибегали к нам и прятались в подпол, пока он не утихомиривался. А так он очень любил катать деревенских мальчишек в кузове своей машины - просто так - для души. То ли для нас, то ли ради себя. А может, дело было в том, что у него были одни девочки. Не знаю… Навсегда в моей душе остался учителем соседский пес - Шарик. Ему нипочем были стужи и жара. Его взгляд, умиротворенный и наполненный каким-то спокойствием, часто замирал, уходя в даль, будто он всматривался в невидимый и загадочный мне мир, чем-то притягивавший его. Вечно пахнущий шерстью и пылью - он часто и обычно как-то лукаво смотрел на меня своей благодушной мордой, говоря: "Эх, балбес, когда же ты научишься говорить на моем языке?" Его темная шерсть на солнце всегда была горячей, и он позволял вытворять с собой все, что мы хотели. Руки, после того как мы его мутузили и тискали, всегда были жирными от шерсти. Я, конечно, старался понять его благодушные ворчливые потявкивания - говоря себе - скоро, скоро выучу твой язык… В памяти так и живет его взгляд добродушного учителя, которому всегда было в радость смотреть на мир и просто дышать с вечно высунутым языком. Я не помню его ни унылым, ни тоскливым, ни злобным… С тех пор для меня самыми мудрыми, сильными, неповторимыми стали дворняги, жизнерадостнее которых нет для меня собак. В них, в их взглядах, в отличие от породистых, я вижу вот это ненасытное вглядывание в мир, будто они что-то ищут - в этом взгляде нет их, а есть устремленность куда-то, в неведомый мне мир.
Какой-то истиной осело в моей душе взгляд из-под ладони старушек, вглядывающихся из-за плетня на незнакомого прохожего, вышедшего из леса и проходящего через деревню. И обычно его встречали слова этих старушек - "Здравствуй добрый человек. Кто же ты такой и куда путь держишь?" И шел какой-то неторопливый разговор, после которого, напившись воды, незнакомец или незнакомка шли дальше своим путем. И это выглядело вполне будничным и естественным…. Тогда в этом не было ничего необычного. Как в облаках на небе…
И свои народные чувашские песни. Когда мы, ребятня, слушали застольные песни взрослых - меня подхватывало этой теплой волной какого-то единения, слышного в голосах. Зачаровывали не столько слова (они были простыми), сколько вот эти протяжные плавные звучания- напевы, уносившего меня куда-то, в недетскую даль моей души, где не чувствовалось ни времени, ни меня, ни этого застолья, и где я был и один и во всем… Все это, уже в другой, во взрослой жизни вылилось в любовь и преклонение перед русскими народными песнями. И когда я слышу- "Ой ты степь широкая, степь раздольная…" - душа моя наполняется глубинной силой какой-то истины, которую нельзя выговорить, а можно только и сказать - вот это и есть жизнь. Даже первый опыт увиденной и запомнившейся смерти не пугал. Умирал старик, и его старуха рядом у окна читала Библию. Он лежал на полати, на голове у него была полоска бумаги с крестом, горели свечки. Старуха читала, а он что-то тихо говорил о том, что надо сделать, как у него уже не чувствуются ноги. Мы - ребятишки приходили, слушали, потом уходили, снова приходили - а старуха все читала. А потом он ушел. И там не было надрыва - а было другое - очень взрослое и далекое для меня, учившее принимать что-то все-таки страшное, непонятное без причитаний и ужаса…
А в 11 лет, не спросив, меня выдернули, как морковку из земли и засадили в асфальт большого города. И когда меня навсегда увозили из моей деревни, я, сидя в кузове машины, скулил всю дорогу как волчонок, неосознанно ощущая весь ужас и непоправимость произошедшего… В городе "правильные пацаны" сразу опустили меня ниже асфальта. Я не был готов к этому. Так я познакомился с миром страха, разобщенности и потерял мир, где я был принят и един с ним. И я не знал, как можно жить дальше, лишившись разом всего того, что было опорой и воздухом для меня, и все шло к тому, что от этого страха я бы сломался - если бы не мое прошлое. И вместо того, чтобы стать шестеркой перекати-полем, я стал странником, пустившись на поиски утраченного, того, что для меня и было сутью жизни, и другого душа не принимала. Так, потеряв свою деревню, я обрел ее вновь через чувство, что я, оказывается, жил в раю. И это чувство потерянного рая потом уже не будет давать мне покоя всю мою жизнь, ведя по стране и странам, где я буду искать воздух моей родины, чтобы вновь хотя бы подышать им - самым сладким, самым чистым, которым я дышал когда-либо. Чтобы хотя бы на какое-то время избавиться от чувства потерянности и незащищенности… Я так и не нашел его… Но, странствуя по земле и по жизни, я обрел дорогу своей Судьбы. И оказалось, что потери, когда, кажется, уходит жизнь, расставание (вопреки моему желанию) с тем, что было бесконечно дорого мне, когда что-то во мне умирало в невыносимой боли утраты - стало благом - обретением чувства бесценности самой жизни. Обретением и обогащением себя. И - удивительно!, теряя - я обретал потерянное в каком - то более ярком, более оттененном, и уже в осознанном виде. И оттеняла этот свет, было тенью света именно боль утраченного. Парадоксально было и то, что боль эта не притупила, а утончила обоняние и вкус к проживаемому, рождавшему во мне непонятную радость от увиденного во всем неприметном. И пронзительное чувство самой жизни …
Когда я проплывал мимо чудесных островов в Тихом океане - где круглый год 25 градусов и в океане изумительной чистоты вода, и я знал - что жителям этих райских островов неведомы ни слякоть, ни морозы и пурги, они не видели, как опадают пожухлые листья, что значит мерзнуть, мечтать о тепле - я не хотел бы жить на этих островах. Хотя у них все есть для счастливой жизни, они не обогащены вот этими переживаниями по теплу и лету - ибо им всем это дано досыта.
Говорят, подобное притягивает подобное. Может быть поэтому мне не притягательны люди избранные - красотой, богатством, просвещенностью, просветленностью - для меня в них есть что-то от породистых собак… У них есть все, и они богаты всем. Наверное, это прекрасно. Но это - не мое. Мне кажется, они защищены и укрыты имением того, чем обладают и что оберегает их от неустранимого зова души к неведомому, не дающему покоя поиску иного мира - утраченного рая. Как люди, живущие постоянно на свету своей избранности, боятся и избегают, из инстинкта самосохранения, окружающей их темноты, скрывающего неведомые им опасности и могущие разрушить все то, чем они обладают и куда лучше не соваться, ведь у них и так есть все, что приносит им чувство самоценности и земного счастья - чего уж тут желать еще большего…
Но мне притягательны глаза, в глубине которых отсвет то ли печали, то ли отстраненности, в которых я вижу цепкость всматривания в окружающий мир - будто они что-то потеряли и ищут это потерянное. - в них я узнаю себя… И когда я вижу эти ищущие глаза, я знаю - он тоже родом из рая, который потерял, как и я, и мы с ним родные души. И если наша встреча происходит, мне всегда интересно - как он жил в раю и как потерял его и как он его ищет? И тут удивительно! - происходит какой-то неуловимый сдвиг и каждый из нас ОДИН-окий становится ЕДИН-ственным в глазах другого. И рождается нечто, что сотворено уже нами, и обогащающее нас двоих, делающих нас богаче друг другом. Так одиночество преобразуется через другого в единственность, и одиночество дарует и открывает бесценность единения душ. ОДИНочество - ЕДИНственность - ЕДИНЕНИЕ. И для себя, я заново открывал слова моего любимого Экзюпери: "Высшая роскошь - роскошь человеческого общения".
Но я не хочу сказать, что боль - это награда и нечто вожделенное, то, к чему непременно надо стремиться.
К чему это все я написал? Мне притягателен экзистенциальный взгляд, гласящий - не беги от неизвестного и одиночества, страданий и потерь. Всегда ли человек, стремящийся всеми помыслами и силами к теплу, довольству, стабильности и избегающий и отклоняющийся от зова души к иной жизни, по пути к которой не избежать риска, боли и отчаяния, чувства безопорности, где нет никаких гарантий в счастливом исходе - так вот, всегда ли такой человек выигрывает, и если выигрывает, то что? А вдруг этому есть цена, и какова она? А вдруг эта цена так и непрожитой, но подлинной жизни, к чему призывала когда-то душа, говорившая безсловестно тебе - что только там есть шанс твоего спасения и обретения себя самого, того, кем ты и был призван в этом мире стать, но от трусости и лени променявший этот зов на сытое, безрадостное и бесцветное существование, так и не вытащив себя из наезженной и безопасной колеи комфорта, телевизора и предсказуемого завтрашнего дня не отличимого от дня вчерашнего, а теперь и когда уже поздно, безнадежно поздно что-то изменить и переиначить? Всегда ли человек, всю жизнь проживший в раю, прожил жизнь во всей полноте - ведь у него все было, чем тот, кто не избежал потерь, душевных катастроф, безжалостно ломавших все то, что было бесконечно дорого для него, отбрасывавших его в невозвратную даль одиночества, переживший большие и маленькие смерти своих надежд, и в конце концов кардинально и бесповоротно отказывавшийся от всякой надежды на спасение и обретение, оставив только веру в этот неизбывный зов души. Ведь то, что казалось, было проклятием, сделавшим его изгоем, может стать даром, благодаря которому, а не вопреки ему, человек проходит свой неповторимый Путь к самому себе, обретая свою Судьбу, свою Силу. Страдать родственно слову страда, жатва, когда приходит пора собирать урожай, взращенного тобой. Если есть что собирать. А собирать можно только то, что посеяно в сердце. Мое отчаяние и моя любовь, моя грусть и мое нежность, моя светлая боль и моя вера. Но взращенное - ощущение бесценности и неповторимости самой жизни и глубинной радости во всем самом малом. Осознание, что ни от одного дня своей жизни не откажусь и не променяю ни на какие блага. Когда вспоминаются слова отца. И когда я пробуждаюсь каждое утро, с изумлением и благодарностью осознавая, что я - живой!...
Михаил Литти СПРАВКА:
2007 Г.
as-kurt@yandex.ru